Создатель звезд - Страница 89

Было время, когда я сам, будучи коллективным разумом слаборазвитого космоса, хладнокровно взирал на разочарования и печали своих малых «составных» частей, осознавая, что страдания этих непробудившихся существ – лишь небольшая плата за просветление, которое сам я вношу в реальность. Но страдающие индивидуумы окончательного космоса, по моему мнению, относились к тому же космическому мыслительному порядку, что и я, а не к тем хрупким смертным существам, которые внесли свои пожертвования в мое рождение. И вот этого я не мог вынести.

И все же я смутно понимал, что окончательный космос был, тем не менее, чарующим произведением с совершенными формами, и что все мучения, какими бы жестокими они ни были для страдальцев, в конце концов вносили свой вклад в просветление общекосмического духа. По крайней мере, в этом смысле индивидуальные трагедии не были напрасны.

Но все это было ничто. Мне показалось, что сквозь слезы сострадания и протеста я вижу, как дух окончательного и совершенного космоса смотрит на своего Создателя. Темная сила и светлый разум Создателя звезд находит в своем творении исполнение своих желаний. И взаимная радость Создателя звезд и окончательного космоса, как это ни странно, дала начало абсолютному духу, в котором присутствовали все времена и все бытие. Ибо дух, который был порожден этим союзом, предстал перед моим измученным разумом одновременно и причиной, и следствием всех преходящих вещей.

Но это мистическое и далекое совершенство ничего не значило для меня. Чисто по-человечески сокрушаясь о страдающих высших существах, я презирал свое первородное право на экстаз от поклонения этому нечеловеческому совершенству и отчаянно хотел вернуться в свой слаборазвитый космос, в свой человеческий и заблуждающийся мир, чтобы снова встать плечом к плечу с моим полуживотным видом в борьбе с силами тьмы и с безразличными безжалостными непобедимыми тиранами, чьими мыслями были разумные и страдающие миры.

Но затем, когда, в ожесточении акта неповиновения, я захлопнул и закрыл на засов дверь маленькой темной камеры моего «я», ее стены рухнули под давлением ослепительного света, и мои незащищенные глаза снова были обожжены нестерпимым сиянием Создателя.

Снова? Нет. Я всего лишь вернулся к тому моменту ослепляющей вспышки, когда распростёр крылья, чтобы лететь навстречу Создателю звезд, и был повержен ужасным светом. Но теперь я более ясно осознавал, что именно низвергло меня.

На этот раз Создатель звезд, к которому я действительно приблизился, предстал передо мной не только как творящий и, следовательно, ограниченный по возможностям дух. В этот раз он предстал как дух вечный и совершенный, который включает в себя все вещи и все времена и вечно созерцает их бесконечное разнообразие. Тот ослепительный свет, который поверг меня в состояние слепого поклонения, теперь показался мне мерцанием всепроникающего ощущения вечного духа.

С болью, ужасом и, в то же время, с некоторой признательностью и даже с преклонением, я почувствовал (или мне показалось, что почувствовал) характер вечного духа, когда он одним интуитивным и безграничным взором окинул все наши жизни. В этом взоре не было ни малейшей жалости, ни малейшей помощи, ни малейшего намека на спасение. Или же в нем были вся жалость и вся любовь, но правил им ледяной экстаз. Этот взгляд спокойно препарировал, оценивал и расставлял по местам наши искалеченные жизни, наши увлечения, наши глупости, наши падения, наши заранее обреченные благородные поступки. Да, этот взгляд все понимал, сочувствовал и даже сострадал. Но главной чертой вечного духа было не сострадание, а созерцание. Любовь не была для него абсолютом, лишь созерцание. И хотя дух этот ведал любовь, он ведал также и ненависть, ибо в его характере присутствовало жестокое наслаждение от созерцания любого ужасного события и радость от падения достойных. Похоже, духу были знакомы все страсти, но повелевал всем кристально чистый и абсолютно ледяной экстаз созерцания.

И вот этот холодный оценивающий взгляд, даже не ученого, а скорее художника, и был источником всех наших жизней! И все же я поклонялся ему!

Но это было еще не самое худшее. Поскольку говоря, что сутью духа было созерцание, я приписывал ему ощущение и эмоцию смертного человека, и, тем самым, утешал себя, хоть это было слабое утешение. Но истина о вечном духе на самом деле невыразима. О нем нельзя сказать ничего, что было бы истиной. Возможно, и духом-то его можно назвать только с очень большой натяжкой. Но называть его иначе тоже было бы ошибочно, поскольку, чем бы он ни был, это было нечто большее, чем дух в человеческом понимании этого слова. Этот непонятный и страшный «больше чем дух» для человека и даже для космического разума – ужасная тайна, вызывающая восхищение.

XVI. Эпилог. Возвращение на Землю

Я очнулся на вершине холма. Свет уличных фонарей нашего пригорода заглушал свет звезд. За эхом от удара часов на церкви последовало еще одиннадцать ударов. Среди множества светящихся окон я нашел наше. Волна необузданной радости охватила меня. А затем – ощущение покоя.

О ничтожность и быстротечность земных событий! В единый момент исчезла сверхкосмическая реальность, мощный фонтан творения и поток миров. Исчезла, превратившись в фантазию, ничего не значащий сон.

О ничтожность и быстротечность всего этого каменного зернышка с его тонкой пленкой океанов и воздуха, с его переменчивой нежной пленкой жизни; с его тенистыми холмами, с морем, со скрытым в темноте горизонтом; с пульсирующим, словно переменная звезда, маяком; методичным стуком колес на железной дороге. Моя рука приятно ласкала жесткий вереск.